СИНИГУРУЙ, ИЛИ СТРАСТЬ К СМЕРТИ

Давайте теперь обратимся к самурайскому идеалу, касающемуся смерти, имея в виду нашего воина, который «убивает с внутренним миром - и умирает с внутренним спокойствием». Я вспоминаю о телевизионном сериале по роману Джеймса Клэвелла «Сёгун», и особенно о протесте японо-американской аудитории против того, что японцы представлены в сериале кровожадными и постоянно жаждущими умереть. Действительно, в дискуссии, которая последовала в нашем кампусе на той же неделе, когда вышел сериал, я, помнится, говорил о том же самом. Я заметил, что все японцы в фильме «умирали от желания умереть», поскольку они моментально хватались за свои мечи, чтобы совершить сэппуку 切腹 (ритуальное убийство путем разрезания живота). 

Эта связь со смертью - другая сторона нашего представления о самураях. Если это и не часть формулировки бусидо Нитобэ Инадзо, то это основная мысль, которая поднимается в Хагакурэ: «путь самурая лежит в смерти». Здесь речь идет о двух типах смерти. Возможно, вначале у нас появится мысль, что самурай совершает самоубийство с готовностью, либо в качестве расплаты за убийство, либо чтобы последовать за своим господином после смерти, либо чтобы загладить совершённую ошибку. Затем, мы думаем об этом самурае как о ком-то, кто хладнокровно убивал других людей, в особенности «грубых» крестьян. Это, я полагаю, идея, которая происходит от знакомства с концепцией кирисутэ гомэн, или «право на убийство» представителя низкого звания, который не проявил к самураю должного уважения. Оба эти компонента отношения самурая к смерти играют значительную роль в сериале «Сёгун».

Сэппуку имеет длительную историю в Японии – по крайней мере, начиная с позднего периода Хэйан. Однако самоубийство не было широко распространенным обычаем и применялось преимущественно в ситуациях, когда воин непременно встретил бы смерть от рук врагов. Поскольку пытки были широко распространены в средневековой Японии, самоубийство – без разницы, броситься ли с лошади вниз, вложив меч в рот, или вспороть себе живот, что со временем стало все более «популярным» - представлялось предпочтительнее пленения. Со временем, сэппуку стало ассоциироваться с благородной смертью. Поскольку живот считался вместилищем души, то разрезание живота и выпускание своих собственных кишок считалось способом показать чистоту намерений самурая.

И хотя воинские повести испытывали нежные чувства, восхваляя эту практику – можно вспомнить историю целого рода Ходзё, покончившего самоубийством при падении Камакура, описанную в Тайхэйки – в действительности не так много воинов кончало самоубийством, если не было немедленной угрозы поражения и смерти от рук врагов. Ёсицунэ и Нобунага представляют собой два примера самоубийства в таких обстоятельствах.

Существовали и другие формы сэппуку, кроме описанных. Иногда воин мог покончить с жизнью, чтобы показать свое несогласие с поведением своего господина – форма самоубийства, известная как канси. В период Сэнгоку описано достаточное число случаев дзюнси, когда вассалы следовали за своим господином после его смерти. Теоретически, это была привилегия нескольких, самых близких вассалов, однако встречались случаи, когда 20-30 самураев совершало дзюнси после кончины своего господина. Большинство, однако, было согласно жить дальше, или Япония скоро была бы лишена всех своих воинов, если бы всем фанатикам, подобным Цунэтомо, было позволено последовать за своими господами после их смерти. 

Обращаясь к действительности Pax Tokugawa [A.K.: «мир Токугава»], который профессор Рейшауэр назвал самым продолжительным периодом мира в истории, можно считать, что такие «классические» труды, как Хагакурэ, которые восхваляют преданность хозяину до самой смерти и подчеркивают добровольный уход из жизни во имя господина, были уже полным анахронизмом. Мысль, что самурай должен либо немедленно покончить с собой ради своего господина, либо совершить ритуальное самоубийство (цуйфуку), чтобы последовать за господином после смерти, поразила воинов-моралистов, пользуясь словами Огю Сорай, как «злой обычай из времен Сэнгоку».

Фактически, утверждения Хагакурэ насчет готовности вассала, подобного ему самому (Цунэтомо) ринуться в битву ради своего господина, не раздумывая о выгодах и потерях или собственной безопасности и безопасности свое семьи, были крайне анахроничными; однако они ярко демонстрирую центральную этическую дилемму эпохи Токугава. После отказа своего господина, Набэсима Мотосигэ, разрешить последовать за ним после смерти, наступившей в 1700 г., Цунэтомо в крайнем отчаянии удалился от мира и с 1710 по 1716 гг. надиктовал Тасиро Цурамото текст, который мы знаем как Хагакурэ.

Уже в то время Цунэтомо был атавизмом во многих отношениях. Во первых, он хотел совершить дзюнси - практика, которая была строго-настрого запрещена бакуфу и законодательством княжества Набэсима – законами, написанными самураями для самураев. Очевидно, что его идеалы относительно связи преданности и смерти не разделялось доминирующей группой воинского класса.  Во-вторых, он побуждал к решительным действиям во имя господина, что было, в сущности, невообразимо для большинства воинов. Последняя крупная военная кампания – подавление Симабарского восстания – закончилась более 60-ти лет назад, и мир был настолько твердо установлен в эпоху Гэнроку (1688-1700), в которую жил Цунэтомо, что многие комментаторы оплакивали упадок воинского класса и способностей к обращению с оружием³⁶.

Попросту, в это время уже не было никакой возможности для таких воинов, как Цунэтомо, посвящавшим своим воинским занятиям только выходные, проявить свои военные таланты, верность или храбрость. Фурукава испытывает восхищение перед словами Цунэтомо: «Сила и глубина страсти, которая поражает нас, читающих эту книгу на японском языке, превосходят все переводы и оставляют нас в состоянии полного восхищения и изумления. Что за чистосердечная преданность!»³⁷. Лично я читал Цунэтомо гораздо с большим цинизмом. Мне кажутся подозрительными как степень разочарования Цунэтомо, когда ему запретили совершить цуйфуку, так  его многочисленные страстные призывы к верности. Я верю, что Цунэтомо был искренне привязан к Мотосигэ и опустошен после его смерти, но я также подозреваю, что в своем сожалении он допустил слишком много эмоций (которые записал юнный Тасиро) потому, что ему не удалось стать «настоящим» самураем эпохи Сэнгоку, которыми он восхищался так сильно. Но если он и не жил, как настоящий самурай, он мог умереть, как умирают самураи. Цунэтомо был обычным государственным служащим, который жаждал стать чем-то бóльшим.

Все это приводит нас к дилемме, о которой я уже говорил прежде. Какая роль воина в эпоху мира? По крайней мере, со времен Ямага Соко (1622-1685) философы боролись с этой проблемой; но принятие бакуфу нео-конфуцианской идеологии в качестве государственной «религии» заставило их смотреть на воинов как на японский аналог китайского мелкопоместного дворянства. Для Соко, подобно тому, как мудрец (по словам последователей Конфуция) имеет на лице «выражение морального превосходства»³⁸, так же и самурай служил сосудом конфуцианской мудрости и своеобразным примером для фермера, ремесленника или купца, «которые не имеют отдыха от своих ежедневных занятий, и поэтому не могут действовать в соответствии [с основными моральными ценностями] и служить примером Пути»³⁹.

Ясно, что Соко и другие конфуцианские моралисты соглашались с Цунэтомо в том, что самурай должен быть бесконечно предан своему господину, но вот бессмысленно жертвовать своей жизнью или следовать за господином после его смерти считалось прямо противоположным ценностям того «Пути», о котором эти философы бесконечно говорили. И этот Путь был путем мудрецов, путем Конфуция и Мэн Цзы, или одним из нескольких реформаторских течений конфуцианства – но не путем бессмысленных поступков (хотя некоторые последователи школы Ван Янмина и оправдывали такие поступки).

Можно сделать различие в «пути», предназначенном для всех самураев – давайте назовем его термином сидо (предложенным Соко), поскольку было бы неправильно привязывать его размышления к бусидо, хотя мы так часто делаем, следуя книге Цунода «The Japanese Tradition» - и взглядами на бусидо, как они выражены в Хагакурэ. Первый путь имеет склонность подчеркивать результаты, в то время как второй более озабочен мотивами. По существу, всё, что мы можем сказать, это то, что Цунэтомо был гораздо более озабочен тем, как воин живет, чем любыми атрибутами этой жизни, поскольку воин может умереть в один момент. В этом случае воин должен реагировать на ситуацию немедленно, безумно бросаясь навстречу смерти (синигуруй, в его терминах) во имя своего господина, не давая никаким переживаниям чувственного характера замутить его разум. Чистота мотивов и искренность в своем крайнем проявлении – вот, похоже, за что выступает Цунэтомо. И, как едко заметил Айван Моррис в его работе, посвященной почитанию в Японии проигравших героев, это, возможно, наивысшее качество, за которое восхищаются такими героями, как Ёродзу, Ёсицунэ, Масасигэ и др.

Здесь я должен заметить, что сэппуку являлось также и формой наказания в своде законов эпохи Токугава. Даймё, заподозренный в измене сёгуну, должен быть совершить самоубийство – так же, как и самурай более низкого звания за преступление закона. То есть в этом случае сэппуку выступало скорее как приговор, чем как добровольный акт, демонстрирующий благородство, честь или преданность, хотя, конечно же, имели место и такие случаи.

Более того, если воины не испытывали постоянно желание умереть за свою мельчайшую ошибку, они, вероятно, не убивали злополучных крестьян на дорогах только за то, что те не были почтительны. Японские историки, которые искали в литературе действительные случаи кирисутэ гомэн, обнаружили только несколько. Хотя были времена, когда преступники (или, скорее, их мертвые тела) использовались в полу-научных опытах для определения остроты меча, и хотя засады и дуэли, заканчивавшиеся смертью или потерей конечности, в действительности имели место, далеко не все самураи эпохи Токугава были кровожадными убийцами, как нас заставляют думать некоторые фильмы и популярная литература.

Но был ли самурай Токугава, или любого периода средневековой Японской истории, действительно таким, как показано в популярной литературе? Действительно ли среди самураев были распространены безрассудная чистота мотивов и безоговорочная преданность? Или это только мнение неспециалистов, которые были «ознакомлены» с Японией посредством «мостов» наподобие Нитобэ и интересными, но не обязательно репрезентативными, переводами работ, подобных Хагакурэ? Я хотел бы закончить эту тему краткой оценкой одного знаменитого инцидента эпохи Токугава и показать на этом примере разнообразие взглядов на этику самураев. Это знаменитый «инцидент Ако», или «История 47-ми ронинов».

Читать далее